Михаил Кураев - Саамский заговор [историческое повествование]

Чертков похолодел. Этот сморчок с солдатской школой ликвидации безграмотности, а в лучшем случае с курсами младшего комсостава за плечами так ловко обошел выстроенную им, без пяти минут профессором, казавшуюся такой надежной защиту. Что последует за признанием того, что у него под носом мог происходить заговор, просчитать было легко.

Где ж ему было знать, что Иван Михайлович таких «незрячих», ничего вокруг себя не видящих, повидал и в Москве, и в Ленинграде. Вроде умные люди и образованные, а приемчики, чтобы уйти от ответственности, можно по пальцам пересчитать.

— Повторить вопрос?

— Как вам сказать… Видите ли, по здравому разумению, если я признаю, что могло происходить «все что угодно», то надо допустить и возможность самых невероятных событий…

— Не делайте следствию одолжения, мы ни в ваших одолжениях, ни в чьих других не нуждаемся. Мне нужно записать в протокол, ваш ответ: допускаете или не допускаете, что у вас, как вы выразились, под носом мог происходить враждебный заговор? Ответ будет записан так: Я, Чертков, Егор Ефремович, на вопрос следствия: «Допускаю ли возможность наличия враждебного заговора среди сотрудников» — отвечаю…

Иван Михайлович дописал вопрос и поднял глаза на подследственного.

Надо думать, у Небес не было иного наказания для дрогнувшей души, нежели дарования ей долгой-долгой жизни, чтобы во всякий день она искала себе оправдание, но так и не нашла до последнего дня на девяносто восьмом году земного пребывания. Он никогда не задавал себе вопрос, а как бы он ответил на предложение Ивана Михайловича сегодня, не задавал, потому как знал, что и сегодня ответил бы так же.

5 апреля 1938 года Иван Михайлович провел очную ставку между Алексеем Кирилловичем и Егором Ефремовичем. Протокол, который, скорее всего, велся, а может быть, и был сочинен позднее, пока отыскать не удалось.

Известно только, что Егор Ефремович по делу о повстанческо-террористической подпольной саамской организации, к созданию которой, по убеждению начальника Ловозерского НКВД, имел самое прямое отношение, в качестве обвиняемого не привлекался и репрессирован не был.

Младшему лейтенанту Михайлову, не имевшему филологического образования, неопровержимо удалось доказать, что оба саамских букваря — и написанный «латинским шрифтом», и написанный «русским шрифтом» — были составлены так, что готовили юных саамов с младых ногтей стать в ряды националистических повстанческих формирований. Разоблаченные заговорщики сами его правоту один за другим охотно подтверждали.

В ловозерской школе обучались немногим больше полутора сотен мальчиков и девочек, и далеко не все они были саамами. Были там и коми-ижемцы, финны и представители других народов, учившихся по русским букварям.

Так что заготовленных саамских букварей было вполне достаточно для подготовки нескольких поколений саамов в повстанческом духе.

Антисоветские буквари, изданные в количестве одной тысячи четырехсот семидесяти экземпляров, разоблаченные и обезвреженные младшим лейтенантом госбезопасности Михайловым, будут изъяты и уничтожены. А новый букварь появится ох как не скоро…

В строгом соответствии с законом в четвертый отдел Мурманского окружного отдела НКВД начальнику отдела сержанту госбезопасности Шитикову из Ловозера пришел запрос. Сержант Шитиков с ним ознакомился, начертал внизу «Согласен» и отнес начальнику Мурманского окружного отдела НКВД старшему лейтенанту Тищенко.

Старшему лейтенанту госбезопасности Тищенко осталось только подписать «Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения гр-ну Алдымову, Алексею Кирилловичу, 1883 года рождения, русскому, урожденному деревни Ручьи, Тосненского района, бывшей Новгородской губернии, служащему, гражданину СССР, работающему директором Мурманского краеведческого музея».

После этого начальник четвертого отдела сержант Шитиков предписал оперативному уполномоченному четвертого отдела Шкодину негласно сопровождать гражданина Алдымова А. К. во время его командировки в Ловозеро, отмечая контакты и предотвращая возможность скрыться.

Алдымов был арестован лично Иваном Михайловичем Михайловым в Ловозере, куда прибыл в командировку в негласном, но очевидном для Алексея Кирилловича сопровождении не очень-то и скрывавшего себя «опера» Шкодина, одетого в толстое полупальто на вате и в служебные утепленные сапоги с ремешками под коленками. Стянутые ремешки плотно закрывали голенища на случай погони по глубокому и рыхлому снегу.

Алексей Кириллович нисколько не удивился, если бы получил повестку в Мурманское отделение НКВД. Он был уверен, что рано или поздно его пригласят, вызовут, привлекут… Скорее всего, это могло быть связано с Серафимой Прокофьевной. Хотя она и была осуждена, как ему было сказано в органах, на десять лет без права переписки, Алдымов не оставлял надежды добиться в высших инстанциях отмены нелепого обвинения и тяжкого приговора. Страшно было подумать, Светику будет двадцать два, когда она вернется.

Получив повестку в Ловозерское отделение НКВД, Алдымов сразу догадался о том, что его вызывают по «делу Черткова», который из командировки в Ловозеро не вернулся, и, как стало известно, там его взяли. Как-то незаметно в обиход вошло словечко «взяли» вместо юридически точного «арестован». Надо думать, здесь почти бессознательно работал защитный инстинкт. «Взяли» — это еще что-то неокончательное, небезусловное юридически. «Арест» — это про преступников, шпионов, подпольщиков, а «взяли» что-то почти домашнее, бытовое. Ну, взяли, ну, отдадут. «Не отдали? Ну, нет дыма без огня. Мы не все знаем. Никогда бы не подумал, что такой человек мог оказаться…»

Если уж «дело Серафимы Прокофьевны» не стало поводом для его ареста, рассуждал Алексей Кириллович, то неведомое обвинение своего ученого оппонента не несло в себе никакой угрозы. Но и на несколько дней оставлять Светозара одного совсем не хотелось. Хоть паренек после того, как в доме не стало хозяйки, разом повзрослел, стал самостоятельным, но двенадцать лет, даже с половиной, это немного.

Ивану Михайловичу Михайлову Алексей Кириллович Алдымов с первого взгляда сразу не понравился. Через его руки прошло уже немало народу, разного народа, и вот эти, на чьих лицах было написано «ученый», доставляли больше всего мороки.

Заполнен первый лист протокола допроса: фамилия, имя, год рождения

1883-й, семейное положение… Услышав: «Женат с 1923 года на Серафиме Прокофьевне Глицинской», Иван Михайлович про себя усмехнулся, но исправлять на «вдовец» не стал. Считает, что женат, пусть женат, какая разница. Родители? Отец лесник, из крестьян. Когда по возрасту не смог работать в лесу, стал садовником. Мать? Нет, не живы, оба. Родственники? Алдымов назвал обоих старших сыновей Серафимы Прокофьевны и Светозара.

— Партийность?

— В настоящее время беспартийный. В 1904–1906 годах состоял в РСДРП.

— Договаривайте. Во фракции меньшевиков, — не глядя на подследственного, делая запись в протоколе, произнес Михайлов, сопроводив свое уточнение демонстративным вздохом. Сколько еще таких уточнений впереди! — Образование? — спросил младший лейтенант и подумал, что места в анкетной строке не хватит.

— Никакого.

От неожиданности Михайлов насторожился. Вот так ученый!

— Но какие-то учебные заведения вы заканчивали?

— Не заканчивал.

— А считаетесь ученым? — Михайлов еле сдержал улыбку. Вон они, какие ученые-то, оказывается, если копнуть! — Что писать будем?

— Я в этой графе обычно пишу «самообразование». Можно добавить «не ниже среднего».

— И книги пишете?

— Пишу.

— И статьи пишете?

— И статьи.

— Какие языки знаете?

— Русский. Саамский. Немецкий. Английский.

— Шведский знаете?

— Читаю со словарем.

Алдымов не мог знать, что именно письмо на шведском обретет в руках следствия убийственную силу.

— О чем ваша книга «Лопари»?

— О лопарях… Кольского полуострова. История. Расселение. Рождаемость. Смертность. Ассимиляция. Хозяйственный быт.

— Это я не для протокола, а просто для себя хочу вас спросить, — Михайлов положил перо на край чернильницы. — Как же вы, не имея образования, пишете про саамов книги? У меня тоже есть кое-какое самообразование, а ведь я книг не пишу.

— Вы тоже можете. Выучите саамский язык. Научитесь различать его диалекты. Объездите Бабинский, Мотовский, Нотозерский, Краснощельенский и остальные погосты и становища, их, к сожалению, не так уж и много. В Ловозере тоже интересный народ. Поговорите с людьми. Соберете материал. Получится книжка. Изучить язык или какой-то предмет не так и сложно. Нужны только книги и время.